«Копали картошку в огороде, а дроны летали над головой»: история 78-летней пенсионерки, пережившей оккупацию в Курской области

Жительница Суджанского района рассказала об испытаниях, выпавших на долю спасающихся от конфликта

Атака ВСУ на Курскую область безвозвратно изменила жизни многих курян. Одна из них — 78-летняя Вера Петровна из села Борки Суджанского района. Женщина не успела покинуть село вовремя и оказалась в оккупации.

— Я всю жизнь прожила в Борках, в Суджанском районе. В 18 лет вышла замуж, в 19 уже родила первого ребенка. За свою жизнь много где работала. До пенсии лет 10 была дояркой. Перед атакой украинцев я и мой сожитель съехались с 86-летней женой брата, Пелагеей. Дом у нас был деревянный, хороший и большой. Было газовое отопление, вода, канализация. Три холодильника и телевизор. 

Помню, во времена СССР в магазины нашего села мало что привозили, и за продуктами нужно было ехать в Суджу или в Мирополье. Это была Сумская область Украинской Республики. До Мирополья было ближе, поэтому мы ездили туда. Закончилось это в 90-е, когда появилась граница между Россией и Украиной.

Воспоминания о первых днях оккупации

6 августа 2024 года ВСУ атаковали Курскую область. Первое официальное сообщение о том, что солдаты противника подошли к Боркам, появилось 11 августа. Тогда в Минобороны России заявили об ударах ракетами и артиллерией по скоплению врага в районе населенного пункта.

— Перед атакой глава села приезжал и говорил уезжать. Мы же не знали, что такая страсть будет, и решили остаться в Борках. Думали, неделю постреляют — и все. Помню, потом пришел солдат и без стука зашел во двор. Он как будто знал, что там были люди. Сказал: прятаться в подвал. Мол, бомбить будут. Я увидела у него на руке синюю повязку и позвонила дочери. Она сказала мне, что это зашли украинцы.

Через несколько часов с солдатом пришли трое вэсэушников. Украинцы, но все говорили на русском! Один из них направил на нас автомат. Глаза стеклянные у него были, как у наркомана! Главный, наверное, командир, сказал ему: «Ну что ты направил? Куда? Бери и стреляй в меня!» 

Украинцы спросили, сколько нас человек, сказали вынести телефоны. Свой и сожителя я отдала, а Пелагеи оставила дома! Хохлы разбили наши телефоны. Потом наркоман пошел ходить по дому, сараям, стрелял в стены и мебель. Думал, что еще люди прятались. Он вышел, солдаты сказали: «Прости мать, так надо», — и ушли.

Мы же собрали наши вещи и спустили их в подвал. Там холодно, а спать на чем-то надо же. Я взяла продукты, собрала корзинку куриных яиц, нарвала помидор и поставила их в погребе. Вот их мы и кушали утром и вечером: по яйцу и помидору. Хлеба у нас не было, воды — немного. На следующий день опять пришли хохлы, спросили, не прибавилось ли нас, и ушли.

Про жизнь под бомбежками

Вере Петровне пришлось прожить под взрывами около месяца. В августе Борки регулярно попадали в сводки Минобороны России. Ведомство сообщало о боях за село и отражениях атак штурмовиков ВСУ, которые засели в курщине.

— Когда бомбили, подвал трясся, и я боялась, что нас привалит. День и ночь сидели во тьме. Боялись лишний раз выходить — кругом взрывы, стрельба. Помню, один раз в паре метров на уровне коленей пролетел снаряд. Он попал во времянку, да там и остался, не взорвался. Тогда сильно испугалась. Сожитель мой еще больше боялся: я хотя бы иногда выходила, а он всегда сидел в погребе.

Первое время мы копали картошку в огороде. Есть-то надо что-то! Тогда дроны над головой летали, но стреляли еще не сильно. Когда была возможность, — готовили еду на костре. К концу августа стало невозможно выходить из подвала — была бесконечная стрельба, летала авиация и шли бомбежки. Затишье наступало только по ночам на какое-то время, но с четырех-пяти часов утра все продолжалось.

Сначала я не понимала, что нас захватили. Когда начали гореть дома, звонила дочке и просила вызвать пожарку. Она мне отвечала, мол, какая пожарка? Говорила, что Суджи нет. В середине августа сгорел и наш дом. Мы тогда сидели в подвале. Куры погорели в сараях, а утки разбежались. Их потом собаки разорвали.

Скоро у меня начал садиться телефон. Ну я вышла на холм, позвонить дочке. Меня увидел хохол, подошел и говорит:

— Что вы делаете?

— Да звоню. 

— А где вы живете? 

— Жили. Сгорел вот дом. В подвале сидим. 

Он пришел, увидел, что у нас ничего нет, посмотрел погреб. Телефон забирать не стал. Я ему рассказала, как мы живем: «Вот, сидим тут, пить и есть нечего». — «Подождите, я вечером приду, и вам покушать принесу», — ответил он и ушел. 

Вечером слышим, стучится этот же солдат. Ну заходите. Зашел, дал еды. Поинтересовался, что нам еще принести, но мы отказались от помощи.

Он рассказал, что сам он из Украины, а раньше ездил в Москву на заработки. Говорит, что война эта — неправильная, мол обе страны не правы. Ну он торопился, и ушел. Обещал вернуться на следующий день, но так и не пришел. 

Начали думать, как выходить

Ближе к концу августа 2024 года бои стали интенсивнее. Армия России подходила к населенному пункту, наносила авиационные и артиллерийские удары по скоплениям врага. В это время бабуля и ее родственники решили бежать из села.

— Ближе к концу августа мы уже начали между собой говорить, что нужно выходить из оккупации. А куда? Мы не знали, где хохлы, а где наши. Помним только, что раньше ездили через речку в сторону Курска.

Одним утром мы поели, взяли бидон и пошли за водой к речке. Она была в 500 метрах, но мы боялись ходить туда. До этого набирали воду всего два раза. Решили идти втроем. Если погибать, то вместе! Уже на берегу жена моего брата полезла в воду. Мы спросили: «Куда ты?». Она кивнула и пошла дальше. «Сейчас мы сходим за документами и вместе пойдем», — сказали мы ей и скорее домой за документами. Свои-то документы она взяла!

Пришли, а ее нет. Она глухая и кричать нельзя. Ну мы ее не смогли найти, и побежали сами. Речка наша была широкая, но местами неглубокая. Мы знали, где помельче, и там прошли. Воды было по пояс. Это был сентябрь, уже холодно, но я не ощущала температуру воды. Вышли, все в грязи. А на том берегу стоят ограждения: три ряда зубьев дракона, обтянутые проволокой, и глубокие рвы. Ну мы пошли к мосту, где их не было.

Как потом оказалось, родственница наша пошла в другую сторону. Ночью на берегу спала, а утром перешла речку обратно и вернулась в село. Ее потом живую нашли наши военные.

Когда бежали, никто нас не догонял, а хохлов мы не видели. Издалека и вокруг слышали стрельбу, да над головой все пролетало.

Мы не знали, где были наши, а где — враг. Просто пошли в сторону райцентра. Слышим, нас зовут: «Идите сюда. Быстрее-быстрее!» Это были наши военные. Мы пришли, они спросили, есть ли у нас документы, посмотрели, что мы взяли с собой. Позвали нас с собой в лес, накормили, напоили, лекарства дали. Потом говорят: «Не волнуйтесь, мы вас сейчас на машинах увезем». И вечером привезли в больницу. 

Жизнь под мирным небом

Бабуля и ее дочь вспоминают, что пожилые люди вышли из села примерно 8-9 сентября. По пути они потеряли свою родственницу, но спаслись сами. Через несколько дней ВС РФ освободили село и нашли пропавшую женщину. Теперь у очевидцев боев новая проблема — их дома разрушены, и людям некуда возвращаться. Пока что они вынуждены жить в ПВР, а Вера Петровна очень надеется, что ей выдадут заветный жилищный сертификат.

— На свободе я первое время пугалась, когда над головой пролетают самолеты. Приседаю, прячусь, забегаю в магазины. Дочь меня успокаивала: «Мама, это же наши, тут не бомбят». Сейчас уже все хорошо, не боюсь.

С выдачей сертификатов все туго происходит. Когда дадут — неизвестно. Скитаемся мы, где придется. Сейчас живем в ПВР. Мне 76 лет, заниматься ничем не могу — руки, ноги уже больные, зрения нет. Сижу в ПВР, кушаю и сплю. Домой вернуться не получится, там все разрушено. Села бомбят, Баба-Яга сжигает дома. Мы не знаем, что будет. Неизвестно, куда возвращаться.