Опасные преступники? Как в России можно сесть за экстремизм

«Шторм» рассказывает, как в России действует лингвистическая экспертиза в отношении обвиняемых в экстремизме

Прошедшим летом двух жительниц Хакасии обвинили по статье 282 УК «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». Обе пострадали из-за своих слов в интернете. Лингвистическая экспертиза нашла в их публикациях признаки экстремизма. Теперь женщинам грозит денежный штраф либо тюрьма. «Шторм» показал их тексты лингвисту-эксперту и выяснил, обоснованны ли обвинения. 

Лингвистическая оценка

«На любую фразу нужно смотреть в контексте — как ни банально это звучит. А фразу, в которой заподозрено речевое преступление, необходимо воспринимать еще и в конситуации (речевая обстановка, в которой высказывание приобретает однозначный смысл. — Примеч. «Шторма») конфликта. Понять, почему человек сказал именно так, а не по-другому», — рассказывает Елена Кара-Мурза. 

Елена Кара-Мурза — лингвист-конфликтолог, член ГЛЭДИС (Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам). Эта общественная организация занимается анализом спорных текстов на русском языке и по назначению суда или по запросам сторон выполняет экспертизы разных типов, в том числе с подозрением на экстремизм. 

ЛЭ (лингвистическая экспертиза) — один из родов судебной экспертизы, которая, по определению из закона «О государственной судебно-экспертной деятельности в РФ», представляет собой «процессуальное действие, состоящее из проведения исследований и дачи заключения экспертом по вопросам, разрешение которых требует специальных знаний в области науки, техники, искусства или ремесла… в целях установления обстоятельств, подлежащих доказыванию по конкретному делу».

Экспертам нельзя задавать вопросы в юридической терминологии. И они не имеют полномочий отвечать, используя ее: выносить суждения по поводу наличия или отсутствия указанных в законах признаков преступлений, квалифицировать ситуацию как преступление или обвиняемого как преступника уполномочены только правоприменители — и прежде всего судьи.

Например, лингвисты-эксперты не имеют права писать, что в тексте содержатся (или не содержатся) экстремистские высказывания: они должны воспользоваться списком показателей, выработанным в теории лингвистической экспертизы, и сличить его с тем, что есть в тексте.

Также они не употребляют словосочетание «экстремистские призывы». Зато лингвисты применяют термины «высказывание побудительного характера» или «фраза в форме предписания».

«Если лингвисты отвечают на вопрос юридического характера и выходят за рамки своей компетенции, то экспертиза признается ненадлежащей», — продолжает Елена Кара-Мурза.

Если лингвист выполняет экспертизу по назначению суда, то исследование оформляется как заключение эксперта, если по запросу сторон — как заключение специалиста. Суд обязан изучить экспертизу, которую сам назначил, и использовать сделанные в ней выводы как основу для доказательств. Если же исследование выполнено по запросу сторон, то суд волен их отклонить как ненужные.

Экспертизы производятся в основном в государственных учреждениях, работающих при центральных и региональных руководящих органах правовых/силовых ведомств, например МВД, ФСБ или Минюста. Есть коммерческие экспертные структуры с постоянными работниками. Кроме того, в качестве экспертных организаций выступают вузы и академические институты, а экспертами — их сотрудники, специализирующиеся в разных видах экспертизы, в частности в лингвистической.

Для каждого типа речевых преступлений разрабатываются свои методики анализа, специальные вопросники и соответствующая терминология, соотнесенная с юридической терминологией, с юридическим представлением о каждом речевом преступлении.

Лингвист-эксперт анализирует текст и смотрит, есть ли в нем лингвистические показатели, соотнесенные с данным типом преступления, и фиксирует это в своем заключении. А юрист (следователь или судья) делает из этого вывод, есть ли в тексте признаки состава преступления, которые зафиксированы в статьях законов, и выносит правовые суждения: есть преступление или нет, является автор текста преступником или нет.

В 2010 году ГЛЭДИС подготовили по заказу Роскомнадзора методические рекомендации, как выполняются экспертизы по наиболее частым речевым преступлениям: клевете, оскорблению и другим.

• Имеются ли высказывания по отношению к лицам какой-либо национальности, этнической или социальной группы?
• Имеются ли высказывания уничижительного характера, содержащие резкую негативную оценку и выражающие неприязненное, враждебное отношение по отношению не к отдельным представителям, а ко всей этнической группе?
• Имеются ли в текстах/сюжетах слова, выражения или высказывания, содержащие негативные оценки в адрес одной национальности, конфессии или социальной группы по сравнению с аналогичными социальными категориями?
• Есть ли высказывания в форме утверждения о природном превосходстве одной нации и неполноценности, порочности другой?
• Имеются ли высказывания, которые с точки зрения носителя современного русского языка можно истолковать как приписывание всем представителям одной этнической группы следования древним обычаям, верованиям, традициям или действий, негативно оцениваемых современной российской культурой?
• Есть ли высказывания о полярной противоположности, антагонизме, принципиальной несовместимости интересов одной этнической группы по отношению к какой-либо другой?
• Есть ли высказывания об изначальной враждебности, о враждебных намерениях какой-либо нации в целом?
• Есть ли высказывания, где бедствия, неблагополучие в прошлом, настоящем и будущем одной социальной, этнической или конфессиональной группы объясняются существованием и целенаправленной деятельностью (действиями) другой нации, народности, социальной или этнической группы?
• Есть ли высказывания, содержащие утверждения о возложении ответственности за деяния отдельных представителей на всю этническую группу?
• Имеются ли высказывания, содержащие пропаганду неполноценности граждан какой-либо национальности или социальной группы по сравнению с другой нацией или группой?
• Имеются ли высказывания, содержащие положительные оценки, восхваление геноцида, депортации, репрессий в отношении представителей какой-либо нации, конфессии, этнической группы?
• Если есть, то в какой форме они выражены: утверждения/фактивного высказывания, субъективного мнения, эмоционально-экспрессивной оценки?
• Имеются ли высказывания с призывами дать привилегии отдельным гражданам или группам лиц, объединенных по национальному, конфессиональному или иному социальному признаку?
• Имеются ли высказывания побудительного характера или фразы в форме директивного предписания к действиям в пользу одной социальной группы и в ущерб другой?
• Имеются ли высказывания, содержащие призывы к осуществлению каких-либо враждебных или насильственных действий по отношению к лицам какой-либо национальности?
• Есть ли высказывания побудительного характера, содержащие призывы к враждебным или насильственным действиям одной социальной группы против другой?
• Имеются ли высказывания — требования, призывы к ограничению конституционных прав и свобод граждан какой-либо этнической, конфессиональной, социальной группы?
• Кто является автором высказываний, содержащих негативную оценку в адрес таких групп: редакция СМИ или отдельный журналист? Или блогер? Или представитель сетевого сообщества?
• Даны ли высказывания с отрицательной оценкой в виде цитат, персональных мнений респондентовгероев публикации, в т.ч. официальных лиц?

«Содержание любого текста, особенно созданного в социально-политической сфере, неоднозначно, и поэтому его восприятие тоже проблематично, а интерпретация имеет вероятностный характер. И особенно остро воспринимаются критические высказывания — на фоне реальных проблем с терроризмом и национализмом, борьба с которым происходит в рамках антиэкстремистского законодательства», — подытоживает Елена Кара-Мурза. 

Экспертная деятельность находится в рамках науки и должна подчиняться научной профессиональной этике. Главная ее цель — поиск истины, конкретнее — судебной истины. Но от этой задачи бывают отклонения — по разным причинам. Иногда потому, что методика недоработана. Иногда потому, что эксперты оказываются под давлением. 

«Как же задолбал национализм»

Летом 2018-го подобная лингвоэкспертиза коснулась хакасской активистки Лидии Баиновой. Ее обвиняют в экстремизме за прошлогодний пост, опубликованный в социальной сети «ВКонтакте». В нем женщина жаловалась на притеснения, которые терпят хакасы от русских. Повод для записи — конфликт в одном из абаканских кафе.

«Мы с дочерью пошли в игровую комнату. Путь нам преградили несколько детей. «Вход только русским» — сказали они. Я возмутилась. Подключились родители. В итоге нас попросили уйти, чтобы разговор не закончился избиением», — вспоминает женщина.

Вернувшись домой, она написала о случившемся у себя на странице в соцсети. Рассказала не только о последнем происшествии, но и в целом о ситуации в регионе. О том, как страдает из-за своей национальности. Как ее притесняли и в школе, и в университете. Как трудно коренному населению найти работу и квартиру в мире, где распространена строчка «только люди славянской внешности». Написала все довольно резко.

Через девять месяцев к Лидии пришли сотрудники ФСБ. Далее были обыск, допрос в полицейском участке, обвинение по статье 282 УК. Забрали компьютер, планшет, телефон. Лидии пообещали, что если она будет сотрудничать и все подтвердит, то наказание смягчат.

Женщина подписала все документы, признала вину, а через несколько дней увидела себя в списке экстремистов. На данный момент проведена судебная лингвистическая экспертиза, которая нашла признаки экстремизма в тексте Баиновой. Женщина ждет повестку в суд; когда ее вызовут — пока не известно.

У себя в Абакане Лидия — известный активист и борец за права хакасов как коренного народа. По этому вопросу часто писала обращения к мэру города и к главе Хакасии. Проводила мероприятия за сохранение хакасского языка и культурных традиций.

«В республике умирает язык коренного населения. Нет среды для его развития. Все правительственные сайты — на русском языке, молодежь видит невостребованность языка и потому не понимает, зачем его учить. Мне показалось, я надоела своими просьбами. И меня таким образом решили убрать. Я думаю, что и ситуация в кафе была подстроена. Все, чтобы меня на эмоции спровоцировать», — рассказывает Лидия Баинова «Шторму».

Общественникам в Хакасии сложно вести свою деятельность. В 2010 году в Абакане ушел из жизни один из организаторов протестов против строительства кремниевого завода. Не справился с травлей. Постоянные повестки в суд, штрафы, обличительные сюжеты в местных СМИ. Теперь Лидия боится, что такая судьба ждет и ее.

«Я не террористка и не экстремистка. Я нашла дело, в котором у меня что-то получалось, нравилось быть полезной и нужной. Всегда приятно заниматься тем, что у тебя получается, и тем, в чем ты видишь положительные результаты и развитие. Пост носил эмоциональный характер, но никак не преступный. Несправедливо ставить меня в один ряд с настоящими террористами и экстремистами! Несправедливо ломать жизни и судьбы ради статистики, выслуги и званий, роста по карьерной лестнице», — объясняет женщина.

Лингвист-эксперт проанализировал текст Баиновой, который доступен в интернете на разных открытых ресурсах. И поскольку приговор еще не вынесен, а публичный комментарий может быть расценен судьей как попытка давления, Елена Кара-Мурза согласилась описать эту ситуацию с точки зрения лингвистической конфликтологии.

«Весь текст Баиновой — самовыражение, выражение эмоций. Баинова с этого начинает: «Как же задолбал национализм». Можно перевести эту фразу на «неэкспрессивный русский»: «как меня замучил национализм». В теории речевых актов это называется «экспрессив». Она рассказывает о комплексах, которые у нее возникли еще в детстве. О том, как унижали ее семью и знакомых по национальному признаку. Как сами хакасы стесняются своего языка и культуры. Этот текст не инициативное, а реактивное высказывание, это реакция на ту ситуацию бытового национализма с ней и с ее ребенком в кафе. Женщина очень аккуратно выражает свои мысли. Не употребляет слова «все» или «всякий». Ведь это запрещено законом: как только в тексте появляется обобщение вместе с негативными обозначениями народов — «все жиды», «все чурки», «все азеры» и т.п. — это один из признаков экстремизма», — поясняет Елена Кара-Мурза.

Баинова видит в русском народе националистов и нелицеприятно их описывает, дважды выражает желание, «чтобы русские заткнули свои языки в задницу (это я не о всех, а о тех, кто офигел от своей царской короны и русского величия)!» Далее в тексте женщина подчеркивает, что не относит свое возмущение ко всем русским. Она отмечает, что некоторые русские постоянно оскорбляют хакасов, например, обзывают их из-за узких глаз. На протяжении всего текста активистка сознательно подчеркивает, что у нее есть конкретный объект критики — русский национализм.

Лидия чувствует на себе язык вражды. Она рассказывает, что для ее народа слово «хакаска» превратилось в оскорбительное, притом что изначально такого значения в нем не было. В отличие от слов, унижающих или оскорбляющих этнос, к которым относятся прозвища «хохлы», «москали», «чурки», «жиды» и т.д. Лингвисты называют такие слова этнофолизмами.

Елена Кара-Мурза выявляет четыре главных посыла, четыре целеустановки этого текста: информировать «своих» (читателей ее страницы во «ВКонтакте») о неприятном происшествии; выговориться перед ними, излить сиюминутное раздражение и давнюю обиду; призвать их к родительской заботе и этнокультурному просвещению; в заочной и резкой полемике обличить и усовестить «чужих» виртуальных оппонентов — русских националистов, тех, кто оскорбил народ Баиновой. Ни одна из этих целей не соответствует тем, которые зафиксированы в вопроснике ГЛЭДИС.

Когда мы готовили этот материал, мы изучили публикации об этом деле в интернете и обнаружили, что, судя по общему мнению, подозрение женщины в экстремизме вызвало одно из финальных предложений в ее тексте. Там говорится, что ей хочется изменить власть в своей стране не без помощи таких методов, как революция или переворот. Мы захотели разобраться, есть ли в этой фразе лингвистические показатели, на основании которых правоприменители могут увидеть признаки экстремизма, и задали вопрос эксперту.

«Весь смысл — в слове «хочется». Это слово описывает внутреннее состояние человека. А побуждения в нем нет. Причем форма глагола «хочется» — инволютивная, то есть выражающая невольное, безвольное состояние; в синтаксисе такое предложение называется безличным: его субъект выражен косвенным дательным падежом. В отличие от формы «хочет, хочу», которая функционирует как сказуемое в личном предложении, где есть прямой субъект в именительном падеже. Другое дело, что в обсуждаемом предложении описано негодование, очень сильное негативное внутреннее состояние человека и используются слова, которых власть должна бояться, вроде «революция», «переворот», — отмечает Елена Кара-Мурза.

Призывы (в терминах теории речевых актов – директивы) в тексте все-таки есть — их можно найти в части post scriptum. Но не к каким либо насильственным действиям из тех, которые перечислены в вопроснике ГЛЭДИС.

Баинова задушевно обращается к своим читателям, просит свой народ правильно воспитывать детей. К примеру, директивы «знакомьте», «просвещайте» выражают просветительские намерения автора. «Не стесняйтесь, не игнорируйте, не пренебрегайте» — деликатное побуждение к отказу от негативных психологических состояний, но тоже не к насильственным действиям.

По мнению Кара-Мурзы, в обращении к своим читателям в их родительской роли Лидия Баинова выходит за рамки этнических стереотипов и высказывает общие гуманитарные представления. Она не заявляет о националистических настроениях, хотя явно гордится тем, что хакаска; призывает воспитывать не настоящих хакасов, а настоящих хороших людей.

Дело цыганского табора

«Я просто оставила комментарий под записью. Это было на эмоциях», — рассказывает Анастасия Смирнова из Усть-Абакана. Женщина написала, что хочет сжечь цыганский табор. За этот комментарий ей грозит реальный срок по статье «Экстремизм».

История с табором в Усть-Абакане началась еще в мае 2018 года. Тогда в драке убили друга и бывшего одноклассника Анастасии — Петра Богатченко. Несколько цыган не поделили что-то с местными жителями. Богатченко вступил в словесную перепалку, а затем в ход пошли кулаки. В итоге мужчина упал после очередного удара. Травма от падения оказалась несовместимой с жизнью. Местные выгнали цыган из поселка, а их дом сожгли.

После недолгих скитаний цыгане снова вернулись в Усть-Абакан, несмотря на недовольство. Примерно в это же время в социальной сети «ВКонтакте», в одной из местных групп, появилось обсуждение: «Они не должны остаться безнаказанными!». Десятки гневных комментаторов призывали навсегда избавить поселок от этих этнических меньшинств. В числе недовольных комментирующих была и Анастасия Смирнова.

Через три дня после публикации комментария к женщине пришли сотрудники ФСБ. Сказали, что ее слова носят экстремистский характер. Провели обыск. Конфисковали планшет, с которого она выходила в соцсеть. Задавали вопросы: когда и при каких условиях оставила комментарий. Заставили подписать какие-то бумаги. Отвезли в полицейский участок на еще один допрос. Завели уголовное дело.

«Следователь уверял, что все будет хорошо. Что все нормально в моей ситуации. Но когда началась экспертиза, я испугалась. По незнанию, везде писала «да, согласна». Потом уже поняла, что зря это сделала. Ведь я, по сути, признавала вину. Даже не догадалась попросить копии документов», — сокрушается Анастасия.

Женщина оказалась в списке экстремистов Росфинмониторинга. Ей сразу же заблокировали банковский счет и ограничили снятие наличных с карты. Не более 10 тысяч рублей в месяц.

Делом Смирновой занимается государственный адвокат. Бесплатный. Интереса к судьбе своей подзащитной, по ее мнению, юрист не испытывает, и от его услуг женщина решила отказаться. На сентябрьском слушании в суде она будет защищаться самостоятельно. 

«Когда я попала в списки экстремистов, я ей (адвокату. — Примеч. «Шторма») написала СМС: «Что теперь мне делать? Жить не хочу!» От нее ноль эмоций. Не ответила даже. Видимо, раз платят мало денег, то они даже ответить не могут», — делится она.

Но самый главный удар был нанесен по детям Анастасии.

«Переживаю не сколько за себя, сколько за дочь. Она мечтала учиться в МВД. Теперь из-за меня ее туда не возьмут» — рассказывает женщина.

Пост, под которым она оставила комментарий, удалили на следующий день после публикации. Анастасии кажется, это была провокация. Усть-абаканским оперативникам, вероятно, приказали найти виновника уничтожения дома, где жил цыганский табор, и те не придумали ничего лучше, чем разместить сообщение в интернете. Публикация спровоцировала негативные комментарии. Полицейские выбрали случайных людей и обвинили их в экстремизме. Помимо Анастасии Смирновой уголовные дела завели еще на трех человек.

«Теперь полицейские скажут, что дело цыганского табора закрыто. Преступники найдены. Хотя какие мы преступники?! Я — обычный человек. Не гражданский активист. Ни разу не посещала митинги. У меня есть муж, двое детей. В социальных сетях я нахожусь из-за работы. Я оформляю сайты, в интернете общаюсь с заказчиками. Интернет — часть моей жизни. Этим комментарием я не хотела никого обидеть».

Сейчас Анастасия Смирнова находится в своем поселке. Ждет суда. Повестка до сих пор не пришла. Женщина думает, что слушание будет в середине сентября. 

После случившегося женщина попросила дочь удалить свою страницу во «ВКонтакте». На нервной почве похудела на несколько килограммов. Каждый день плакала и винила себя в необдуманном поступке, а потом наткнулась в интернете на похожие дела за репосты и поняла: она как минимум не одинока. 

Лингвист Елена Кара-Мурза подчеркивает, что ситуация с высказыванием Анастасии сложная и тоже нуждается в комментарии конфликтолога. Надо анализировать предшествующую цепь трагических событий: убийство, погромы и поджоги, а затем попытки возвращения цыган в этот поселок и попытки местных жителей их не пустить обратно. И воспринимать ее на фоне такой болезненной социальной проблемы, как ксенофобия.

В таких «декорациях» разворачивается сетевое общение (самопроизвольное или спровоцированное — неизвестно) по поводу того, как, какими средствами помешать, воспрепятствовать цыганам вернуться.

«В этих словах тоже есть эмоциональная реакция — но не на бытовое проявление национализма, как в предыдущем случае, а на кровавый межнациональный конфликт, в котором убитым оказался ее одноклассник, после чего случились погромы. Но это высказывание представляет собой речевой акт «директив», причем побуждение к социально опасному действию», — объясняет Елена Кара-Мурза.

Правда, это побуждение выражено не главным грамматическим средством — формой императива (побудительного наклонения), а следующим по силе воздействия, как считается в русской грамматике. Это средство — инфинитивная форма глагола. Именно эта форма, а также форма прошедшего времени используются как приказы в коммуникативных практиках, например в армии или на уроках физкультуры: «Лечь, встать, сесть, бежать!»

Почувствуйте разницу между приказами «А ну сесть!» или «А ну сел!» и волеизъявлением, мягким пожеланием, чтобы человек сделал нечто: «Мне хочется, чтобы ты сел». Таким образом, в интернет-обсуждении — что надо делать, чтобы разрешить «горящий» межэтнический конфликт, — как минимум один человек использовал фразу с побуждением к насильственным действиям.

Несовершенный закон

С точки зрения государства закон 282 УК работает. По данным МВД за 2017 год, число преступлений экстремистского характера уменьшилось. Об этом они сообщили на совещании Общероссийского народного фронта 4 июля 2018 года. В 2017 году было составлено 1,5 тысячи уголовных дел по статье об экстремизме. Из них только 395 довели до суда.

Согласно отчетам Генпрокуратуры РФ, с января по март 2018 года число зарегистрированных преступлений по статье «Экстремизм» сократилось на 17,6% (до 347). В прошлом году в аналогичный период было 421, в 2016-м — 390.

«На сегодняшний день не урегулированы и не конкретизированы те действия, за которые можно понести уголовную ответственность по этим статьям», — рассказывает адвокат международной правозащитной группы «Агора» Тимур Мифтахутдинов.

В статье 282 УК не прописано, что именно относить к экстремизму. Если человек «репостнул» или «лайкнул» картинку, нужно анализировать, почему он это сделал. Ради шутки, ради высказывания своего мнения или в его действиях есть призыв к насилию. По неясной причине чаще всего обвиняемыми становятся гражданские активисты или абсолютно случайные люди.

«Влияют и наши правоохранительные органы: они вынуждены работать из-под палки. Им обязательно нужно, чтобы статистика за определенный период времени была не меньше, чем за другой. По итогу у нас не борьба с преступностью, а борьба за показатели», — объясняет Тимур Мифтахутдинов.

Проблема также в экспертах. Они анализируют картинки и слова человека. Кто эти эксперты, чаще всего остается неизвестно. Каждым отдельным случаем должен заниматься специалист в своей области. Если надпись мема или текст составлены на русском, то изучать его будет эксперт по русскому языку. Адвокат говорит, что в нашей стране это нарушают.

«Часто текст на русском дают исследовать математику или культурологу. Это неправильно», — указывает адвокат.

Есть еще один недостаток статей УК — в том, что наказание несет не создатель мема, а тот, кто его репостнул или лайкнул.

«Я убежден, что именно люди, которые создают резонансные мемы, записи, должны нести ответственность. Статья 282 УК на них нацелена. Но на практике это либо невозможно установить, либо процедура займет много времени. Проще поймать человека, который сделал репост», — заключает адвокат.